Павлек дастал из сарайки занозчатую штыковую лапату и отправился на огород, распаложенный за домом, прямо у спуска к речке. Очертив границы будущей грядки, воткнул лапату и посмотрел вдаль, туда где солнце всходило неспешно и величаво. Утренняя дымка быстро таяла.
Павлек паправил перчатки и принялся капать. Не вскапав и квадратново метра, он уткнулся лопатой в какую-то железку.
Чертыхнувшись, разгрёб землю и извлёк на свет божий старый уёбищный утюг, который работал от углей.
Выкинув его в сторону, он продолжил копку. Но раздался звон бьющегося стекла и лапата опять во что-то уткнулась.
- Стёкла, блядь.. - пробурчал Павлек под нос и выворотил ком земли наружу.
Среди битых стёкол виднелась смятая и скрученная в трубочку бумажка.

Павлек почесал седые усы, раскрутил бумагу и обнаружил что это завещание его деда, по которому ему полагалась пятикомнатная квартира в центре и две ссаных дачи у МКАДа. Всё было заебись, заверено нотариально, даже сам дед ещё отойти не успел, но уже собирался. Тем не менее, процесс перекапывания земли под чесночную грядку опять был прерван.
Павлек сунул бумагу в карман и опять храбро вонзил лапату в грунт.
Но на этот раз он даже покопать нихера не успел, лопата с хрустом пробила какую-то хуету и из-под земли пошёл шипящий свист.
Павлек с криком кинулся в сторону и упал на землю, закрыв голову руками - первая мысль была о том, что он пробил газовую трубу.
Но там оказалась старинная лампа.
- Блядь! - выдал немногословный Павлек, вытащил её и конечно же принялся тереть.
Ничего не произошло.
Представив как он выглядит со стороны, надрачивая мятую и дырявую старую лампу, Павлек со злостью отшвырнул её в сторону и продолжил капать.

[ Дальше ... ]

Вспомните себя в детстве, разве вы думали как завязать разговор с понравившейся девочкой или мальчиком ? Вы просто подходили и говорили : «давай дружить», как правило это срабатывало ) . Вспомните это естественное состояние непринужденности и легкости общения, игры, веселья и радости. Когда вы не думали о том как вас оценят, как на вас посмотрят, когда вы были увлечены игрой на 100%, у вас не было времени думать о прошлом или будущем, не было необходимости бояться, или вспоминать что-то неприятное, которое никак не относится к данному моменту …. И не важно, грустили ли вы или радовались для вас существовал только лишь этот момент… здесь и сейчас…

Так почему же сейчас мы утратили ту детскую легкость которую могли позволить себе в детстве? Куда это делось? как могло это исчезнуть?
Почему сейчас мы озадачены тем, как показать себя? Как понравиться? Как правильно позиционировать себя противоположному полу? Мы боимся что нас плохо оценят и в то же время оцениваем сами, мы забыли о том светлом чувстве радости и любви когда нам не надо было играть роль, не нужно было быть КЕМ ТО, а просто быть собой…

[ Дальше ... ]

… тихо постучали. Регистратор патентного бюро Леопольд Кашпо вздрогнул, стряхнув с себя полуденную дрему, и привычно произнес: «Входите». Дверь открылась, обнаружив в проеме невысокого субъекта с эмалированным ведром на голове и двумя внушительного вида синими мешками за плечами. «Здравствуйте, Леопольд Ильич,- глухо сказал рот из-под ведра,- меня зовут Антон, я к вам по делу». Регистраторы патентов – видавшие виды люди, привыкшие к разного рода чудачествам изобретателей, однако здесь Леопольд вздрогнул и почувствовал тревожный зуд под ложечкой. Причем, причиной этого зуда были отнюдь не мешки или ведро, а красные надписи на потрепанных джинсах посетителя: на левой штанине было написано «Сделай Шапито, Ах, Кустики» и нарисован трезубец, а на правой – «Отсоси-ка, Брюс, Патагония». «Здравствуйте,- настороженно поприветствовал гостя Леопольд, покрепче уцепившись в дерматиновые подлокотники кресла,- с чем пожаловали?». Вместо ответа Антон просеменил к стулу, уселся на него, снял с головы ведро (оказавшись еще сравнительно молодым, но изможденным человеком) и начал деловито развязывать горловины мешков. Леопольд напрягся, внутренне приготовившись к конфликту вплоть до рукоприкладства. Через минуту из мешков на паркет посыпались шарики для игры в пинг-понг, кукла Барби, журнал Cool, кирпич, моток медной проволоки, пачка соли, старинные монеты, бейсбольная бита, пассатижи, баночки с чем-то сыпучим, пара свечей, пук стекловаты, настольный хоккей и прочая маловразумительная всячина.

[ Дальше ... ]

Возвращается муж из командировки. Звонит в дверь – не открывают. Звонит ещё – не открывают. Стучит кулаком, колотит в дверь ногами – фиг. Не открывают. Из квартиры напротив высовывается бабуля-соседка: «Ты ещё рогами постучи».

Когда я впервые таким вот образом вернулся из командировки, скандал получился большой. Очень большой. Просто загляденье, что за скандал. Я рвал, метал, вздымал карающую десницу и вообще был ужасен. Потому что оказаться перед запертой изнутри на щеколду дверью собственного дома – это, знаете ли… Особенно когда с дороги. Особенно прямо с поезда. А прямо с поезда – это полчаса в санитарной зоне, да час по городу, да полторы минуты в лифте. Причём эти полторы минуты, обычно, самые насыщенные. И в паре метров от родного унитаза тебя встречает глухая дверь. По-моему, это аморально. Я им, собственно, так и сказал, когда они из простыней выпутались и дверь-таки открыли.

Или, вот, ещё: ночью звонок в дверь. Жена открывает – на пороге муж стоит с какой-то бабой. Подаёт глазами душераздирающие сигналы и одними губами чревовещает жене: «Скажи ей, что ты моя сестра».

Интересно – сказала, или нет? Я, например, затрудняюсь ответить. Потому как с женщинами всегда всё непонятно. Вот, скажем, я на одной вечеринке спросил малознакомую подругу, не уступит ли она ключ от квартиры часа на три. Она спросила: «Зачем?» Я сказал: «Бабу привести.» Она сказала: «Ты совсем рехнулся? Кто ж такие вопросы задаёт малознакомым женщинам?» А я сказал: «Был не прав, исправлюсь. Ну, её, эту постороннюю бабу, давай лучше я тебя позову вместо неё. Часа на три. К тебе.» Она сказала: «Не вопрос, пошли. И бабу, кстати, прихвати, если хочешь. Втроём интереснее.»

[ Дальше ... ]

Ташкент, 85 год. Распахнулись створки транспортного Ил-76 и, цокая подковками сапог по дюралю рампы, прошагал на бетонку аэродрома Тузель дембель Димон, гвардии сержант Замятин. Медаль «За отвагу» на парадке, дипломат с немудреными подарками домашним, да дембельским альбомом, голубой берет, пыльный загар – первый парень на деревне, кумир мальчишек. Из-под берета – холеный чуб с седой прядью – тоже знак, не хуже медали или нашивки за ранение.
Маманя, как глянула на этот седой чуб, так и затряслась в беззвучном плаче. А Димон нежно поглаживал маманю по вздрагивающей спине и успокаивающе гудел: «Ну чо ты, мам… Ну не надо, вот же он я – живой, здоровый…».
Вечером, у сельского клуба, Димон являл собой живую иллюстрацию из бессмертного Теркина: «…И дымил бы папиросой, угощал бы всех вокруг, и на всякие вопросы отвечал бы я не вдруг..». Дымил Димон не «Казбеком», а болгарскими «БТ» - делайте поправку на современность. А в остальном – почти все, как у Твардовского. «…Как мол, что? Бывало всяко. Страшно все же? Как когда. Много раз ходил в атаку? Да, случалось иногда…». На вопрос о поседевшем чубе хмурился и сдержанно цедил: «Так… Было одно дело…». И аудитория почтительно вздыхала, не смея будоражить незажившие раны.
А дело было так. После учебки послали Димона в Афган, в Джелалабадскую десантно-штурмовую бригаду. Пол-года бегал по горам с рацией за плечами, хлебнул вдосталь и пекла, и мороза. От пули ангел-хранитель его уберег, а вот от желтухи – не смог. Что вы хотите – афганский гепатит и войска Македонского тут валил, и англичан, а мы что – особенные?
Из госпиталя Димон вернулся отощавший и полупрозрачный: выздоравливающих больных активно пользовали трудотерапией, благо работы в госпитале всегда хватало, тех же траншей: копать – не перекопать. Комбат глянул на доходягу – и отправил его на пост ретрансляции. Вроде как на реабилитацию – куда на него такого сейчас рацию навьючивать – самого таскать впору. А на посту – отожрется, на человека похож станет, там и поглядим.
Пост ретрансляции находился на горе, у подножья которой дислоцировалась бригада. Топал до поста Димон пол-дня – по узкой тропинке, вьющейся серпантином вдоль скалистой стены. Сто раз садился передохнуть, судорожно глотая разреженный воздух и отчетливо понимая, что ни до какого поста он не доберется, а сука-комбат послал его туда, чтобы избавиться от задохлика. А когда, наконец, добрался – понял, что попал в самый настоящий солдатский рай.

[ Дальше ... ]

Нет, много я на своем веку повидал навороченных тачек, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с той, что сейчас красовалась на моем экране. С момента стыковки прошло уже минут пять, а я только и делал, что глупо таращился на это чудо, хотя, само собой, мне полагалось предпринять более активные действия.
Работаю я на полуавтоматической заправочной станции и, сами понимаете, удивить меня внешним видом звездолета весьма проблематично. Хоть и располагаемся мы, мягко говоря, не на самом оживленном участке космических дорог, все равно, за десять лет работы мимо меня прошла не одна сотня богатых, роскошных и просто умопомрачительно шикарных машин. Это только вначале впечатляет, довольно быстро я научился равнодушно и где-то даже снисходительно взирать на выпендреж клиентов. Разумные везде одинаковы... Тщеславие вовсе не привилегия человека, это универсальный порок. Я не знаю ни одной расы, не пораженной этим хроническим недугом. Разве что дродги, но я бы вообще не относил их к разумным, между нами говоря. А вот ашкезиты, вопреки мнению очень многих, не менее тщеславны, чем мы с вами. Просто они привыкли кичиться не богатством и известностью, а напротив, бедностью и убогостью. Но подавляющее большинство разумных в этом отношении мало отличается от людей. И если уж ты достиг чего-то в этой жизни, то ни за что не станешь разъезжать в штампованной железке. Причем чем выше ты поднялся, тем глубже будет пропасть между шедевром дизайнерской мысли, стоящим в твоем гараже, и скромным средством передвижения рядового обывателя.

[ Дальше ... ]

Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то…
А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:
- Таня!
Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь.
Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком…

[ Дальше ... ]

Мы сидели на лавке и курили. Санёк еще ел семки, закидывая в пасть по три зерна между затяжками. У подъезда тормознула тонированая шаха, некогда модного цвета "баклажан".
- Сука, - Санёк сплюнул на асфальт.
- Чо эт? - я вопросительно глянул на кореша.
- Толян - сука, - пояснил он, - Не продает тазик свой эмалированый.
- А нахуя тебе "шестёрка"? - я задумался, почесал затылок, потом добавил, - Мазерати мистраль купе стопудов пачотнее тачила.
- А кто продаёт? - Санёк встрепенулся весь.
- А я знаю штоле? Может кто и продает. Я эт просто так сказал, прикольное название просто...
- Мудак ты... просто...
- Ыыыы!

Кореш демонстративно отвернулся, пока Толян заходил в подъезд:
- Слыш, а сколько она примерно стоит?
- Кто?
- Ну эта, как её, ну вот, ты только што сказал...
- Мазерати? Ну если новая...
- Нет, - Санёк заметно загрустил, - нахуй мне новая? Мне Толяна тачка нравицца. С места знаешь как рвёт! Только эта сука за неё просит дохуя, а у меня шыссят всево.
- Да ну... задний привод хуйня. Купи лучше зубило.
- Хуило, - передразнил кореш, - говорю же, всево шыссят.
- Фигова, Сань. А чо на базаре не посмотришь?

[ Дальше ... ]

Что только не приходит в голову по обкурке. В тот вечер я решил померить противогаз. Он одиноко висел на стене в качестве украшения рядом с панно из колючей проволоки, над пересохшим аквариумом с какими-то микросхемами на дне.

Невменяемый Лёха в панике щемился от резинового еблета. Он ползал под столом, уебывал на четвереньках по дивану. В конце концов, забрался в шкаф и спрятался за осеннее пальто. Стас смотрел на наши гонки по комнате, плавно вбиваясь в мякоть кресла в приступах безудержного смеха.

Через двадцать минут Леха опасливо выглянул из шкафа. К тому времени Стас уговорил остатки пива. Я сидел и разглядывал в аквариуме несуществующих рыбок через круглые стекла, поигрывая гофрированной трубочкой. Лёха снова увидел меня и чуть не забился в истерике, но был схвачен Стасом и вытащен под свет лампы. Вид пивной бутылки подействовал на Лёху волшебно. Он присосался к горлышку, жадно вылизывая последние капли. Судя по недовольному выражению лица, пора было идти за догонкой.

И мы пошли. Острые снежинки покалывали руки, кружились в свете фонарей. Странно, но мое лицо совсем не чувствовало мороза. Ощупав его, я понял, что виною этому был противогаз. Осознав, что с кожей все нормально, я расслабился и повис на дружеских плечах. Мы шли по заснеженной дорожке метрах в двадцати позади парочки ментов в зимней форме.

[ Дальше ... ]

Лежала в кресле у зубного врача, а он, узнав, что я писательница, развлекал меня байками.
Вот что он рассказал:

1. Делаю я одной старушке вставную челюсть, а она так меланхолично шамкает:
- Эх, вот и старость наступила. Челюсть мне делают. Умру, и ничего от меня не останется, даже имени. Одна челюсть, и та вставная.
И закручинилась от горя.
Дернул меня черт сказать:
- Ну, это как посмотреть. Вот видите, я внизу каждой челюсти выгравировываю - "д-р Коган". Челюсть, конечно, останется, а вот имя на ней будет мое.
Старушку такая зависть взяла! Как это так, челюсть ее, а имя мое. Конечно, я ничего не гравирую, так ей потом и сказал, но меланхолию ее как ветром сдуло. И помирать расхотела.

2. Другая старушка после того, как я удалил ей зуб, пришла с претензией:
- Доктор, вы вчера мне зуб удалили?
- Удалил.
- С левой стороны?
- Да, с левой.
- А теперь у меня нога болит. Левая!
Я стал ее уверять, что нога болит сама по себе, и к зубу никакого отношения не имеет. Она ни в какую.
Тогда я усадил ее в кресло, заглянул в рот, и сказал:
- А голова с левой стороны у вас вчера не болела?
- Нет.
- Тогда это точно не от зуба. Я вам удалил верхний зуб с левой стороны, а не нижний. Вот если бы нижний...
Старушка надолго задумалась, и сказала:
- Ладно, доктор, может быть, вы и правы. Пойду-ка я.

[ Дальше ... ]